Теперь мы не уезжаем из России, потому что здесь у нас заморожены эмбрионы
Мария и ее девушка долго мечтали о ребенке, искали донора и готовились стать мамами. Мария забеременела с помощью ЭКО, но ребенок так и не родился — произошла замершая беременность. Теперь, несмотря на опасность и преследования ЛГБТ, они остаются в России, потому что здесь у них хранятся замороженные эмбрионы.
Подписывайтесь на «Косу» в телеграме, чтобы не пропускать новые тексты.
«Мы хотим стать мамами»
Уже в 12 лет я знала, что однажды хочу стать матерью. Помню, знакомая моего брата забеременела в 15 лет, и я тогда подумала, что не сумела бы сделать аборт. Долгое время я встречалась с девушкой, которая не хотела детей. Потом мы разошлись, и я познакомилась с Катей. Через два года мы решили завести ребенка и начали активно действовать.
Мы долго думали о том, кто должен стать папой. Писали знакомым парням, с кем-то встречались лично. Было очень сложно подбирать слова: «Мы хотим стать мамами, не хочешь нам помочь?».
Рассматривали и анонимное донорство, но мне эта идея претила. Казалось странным выбирать человека по цвету глаз, волос, знаку зодиака. Кроме того, мне бы хотелось, чтобы в будущем ребенок мог при желании общаться со своим отцом, знать, что он есть. На поиски ушло два года. В итоге мы нашли подходящего знакомого, он приехал к нам в Калининград и сдал сперму.
Рожать предстояло мне — это решилось само собой. Я была уверена, что хочу испытать опыт беременности и родов, а Катя этого, наоборот, боялась.
Мы стали готовиться к ЭКО. Чтобы вступить в протокол (приступить к первому этапу — «Коса»), нужно сдать много анализов. У каждого анализа есть срок годности. Бывает так, что ты лечишься, чтобы сдать один анализ, а за это время результаты других уже становятся недействительны. Приходится пересдавать.
Когда папка с анализами собрана, начинается сам процесс. Первый этап — стимуляция овуляции. Со второго дня цикла женщине начинают прописывать гормоны и мониторить, как растут фолликулы. Гормоны нужно каждый вечер колоть себе в живот. В середине менструального цикла вкалывается триггер овуляции. Потом под общим наркозом врачи иглой высасывают созревшие яйцеклетки.
Стимуляцию все переносят по-разному. Мой организм очень плохо реагировал на гормоны, и я думала, что умираю. Мне полегчало, только когда произошла операция-пункция.
После нее происходит оплодотворение. Эмбриолог соединяет яйцеклетки со сперматозоидами, и они начинают расти. У меня их было пять, и через пять дней им выставили оценки. Получилось две отличницы, две хорошистки и одна троечница.
Одну яйцеклетку мне подсадили. Это делается без наркоза: в матку вводят катетер. На процедуру надо прийти с наполненным мочевым пузырем. Из-за этого я в какой-то момент стала думать не о том, как это здорово, что меня делают беременной, а лишь о том, как бы не обмочиться прямо в лицо врачу.
Сейчас у нас осталось четыре замороженных эмбриона, и я часто думаю: значит ли это, что я мать четверых детей? А они вообще дети или еще нет? Как подписать договор, что я в случае чего согласна их утилизировать? А если нет — надо рожать всех четверых? А у них есть душа?
«Все отделение сосредоточено на туалете»
Перенос эмбриона произошел в декабре 2023 года. С тех пор я регулярно сдавала ХГЧ (анализ на гормон, который вырабатывается при беременности — «Коса»), ходила на УЗИ. Эмбрион рос, мы уже начали слышать сердцебиение. Мне назначили дату первого скрининга.
Незадолго до приема у меня появилось ощущение, будто я вдруг перестала быть беременной. Токсикоз прошел, резкие позывы к мочеиспусканию прекратились, физически я слишком хорошо себя чувствовала. Мы купили домашний допплер для прослушивания сердца ребенка, но ничего не услышали. Вскоре на скрининге нам сказали, что беременность не развивается.
Меня направили в больницу, мы поехали домой собирать вещи. Я плохо помню эти минуты, они словно вывалились из памяти. Запомнилось, как я приехала по адресу, а там роддом. Непонятно, куда идти, вокруг беременные женщины, многим вот-вот рожать. Я же не могу лезть вперед со словами: «Вы знаете, а мне бы на чистку». Полчаса я ждала, в итоге выяснилось, что мне нужно вообще в другую клинику.
Приезжаю по новому адресу, и там я уже не одна такая с замершей беременностью. Кто-то плачет, кто-то сохраняет спокойствие, есть мамы с девочками, которые идут на аборт. Я поняла, что сойду с ума в этом помещении, если на что-то не переключу внимание, и скачала на телефон тупую игру. Следующие две недели я провела, не отлипая от экрана.
В палате у меня была соседка, и я не могла рыдать при ней, пока она болтала по телефону. В такие моменты я уходила в туалет. В нем были скрипящие двери и два унитаза без ободков. Я садилась на них и утирала слезы рукавом — туалетной бумаги тоже было.
Кто-то ходил мимо, сморкался, кто-то тоже рыдал, кто-то прямо в туалете переносил выкидыш. Все отделение было сосредоточено на туалете. Ночью там жизнь тоже не останавливалась.
А я сидела и ждала, что будет. И день за днем мне говорили: сегодня ничего не будет, врач придет только завтра. Я думала о том, что уже несколько недель ношу внутри себя смерть, но все равно люблю этого ребенка, он же еще со мной.
«Это не похоже на ребенка»
Я выбрала аборт с помощью таблеток. Во-первых, он более щадящий. Во-вторых, я надеялась собрать «абортивный материал», чтобы узнать, почему беременность прервалась. В больнице мне сказали, что не будут делать гистологию (исследование фрагмента ткани — «Коса»). Но я нашла лабораторию, которая делает такие исследования, и мне выслали контейнер с раствором, куда я должна была положить материал.
И вот, врач дает мне таблетку. Я спрашиваю: «А что будет?». Он отвечает: «Да ничего не будет. Завтра вставим еще одну вагинально и произойдет выкидыш». Я иду в палату, у меня на тумбочке лежит эта таблетка, и прямо сейчас я должна ее выпить. А я так не хочу этого, хотя плод внутри меня уже несколько недель не живой.
К этому моменту моя соседка уже выписалась, и я в палате одна. Я выпиваю таблетку в 12 дня, а в час начинаются схватки. У меня не получается даже дойти до поста медсестры или крикнуть.
Я помню, как стою, облокотившись на кровать, сгребаю простыни в руки и теряю сознание. Дальше я все вижу как в кино, будто смотрю со стороны. Вот я сижу на холодном унитазе, меня тошнит. Из меня льется кровь. Я руками пытаюсь поймать то, что из меня вываливается, рассматриваю. Это не похоже на ребенка. Я заворачиваю это в туалетную бумагу и кладу в урну. Как я потом снова оказалась в палате — не помню. Выпиваю обезболивающее и засыпаю.
Но потом просыпаюсь и думаю: нельзя, чтобы он оставался в корзине для туалетной бумаги. У меня осталась чистая футболка, подаренная Катей. Я, помогая себе зубами, отрываю рукав, иду в туалет, достаю то, что из меня вышло, и заворачиваю. Все это кладу на батарею, чтобы оно засохло.
Утром на УЗИ выяснилось, что выкидыш произошел неполный. Мне дали еще одну таблетку. Я снова спросила: «А что будет после нее?». Мне опять ответили, что ничего: «Походите по лестнице, матка будет сокращаться». Но меня приплющило так, что я не могла встать. Простынь была вся в крови, но мне не дали ее поменять, и я подкладывала полотенца под себя.
Даже после второй и третьей таблетки оказалось, что выкидыш неполный, и мне назначили вакуумную аспирацию.
Меня направили в отделение патологии, куда приходят в числе прочих и беременные женщины, например, если им надо удалить полип. Они все обсуждали своих детей, а я думала: «Почему я вообще рядом с ними, слушаю их?».
По стенам были развешаны розовые пупсы, и меня это раздражало. Вокруг — куча манипулятивных противоабортных листовок религиозного характера. Но ни в одной из них не написано, что делать, если ты не хотела аборт, а он с тобой произошел. Про такое никто не говорит. Женщины, улыбаясь, спрашивают меня: «У вас тоже полип?». Я отвечаю: «Нет, у меня аборт. Четвертый».
Меня оперируют. После этого я спрашиваю, где можно подмыться. Врач показывает на туалет. Я иду по коридору, кровь стекает по ляжкам. В туалете опять нет ничего — ни биде, ни туалетной бумаги. Я снимаю сорочку, чтобы вытереться, и обратно в палату иду голая. Все смотрят на меня как на сумасшедшую.
Никто не объясняет мне, что дальше делать — можно ли есть, должна ли я лежать или двигаться. В моем отделении женщина носит кашу в ведрах и предлагает обед. Я говорю ей, что не знаю, можно ли мне есть. Она спрашивает: «А что было?». Я рассказываю все, и она так просто и спокойно говорит: «Милая, пойдем кушать».
«Ты сделала вид, что с тобой ничего не происходило»
Я сохранила то, что осталось от плода, завернутое в рукав. Судя по всему, это были просто обрывки эндометрия, а не сам эмбрион. Но мне важно было иметь физическое доказательство того, что со мной произошло, а не просто медицинскую выписку.
В больнице я иногда спала в обнимку с этим свертком. Дома не понимала, куда его деть: в карман, в бумажник? Не в шкаф же его положить. В итоге он лежал у меня под подушкой. Я задавала сама себе очень странные вопросы: а ему там не тесно? Он не задохнется?
Я чувствовала необходимость как-то закончить эту историю, и мы с Катей решили, что со свертком надо попрощаться. Я хотела устроить кроду — ритуальное сжигание. Мне скоро нужно было улетать в командировку, и у нас был всего день, чтобы совершить ритуал. Я долго собиралась с мыслями, чтобы ввести в гугле «Где пожарить шашлык в Калининграде», чтобы узнать, в каких местах можно разводить костер.
Мы взяли мангал, я сложила пирамидку из дров, мы написали письма. Я вырезала из футболки два сердечка и положила между них эндометрий. Получился как будто саван. Прах мы потом не собрали, да и собирать там было нечего. Но я все равно почувствовала себя виноватой. Еще было чувство вины перед донором. Казалось, он доверил мне материал, а я не смогла уберечь.
После «похорон» мне казалось, что я отгоревала. Но потом я встретилась с перинатальным психологом. Она меня послушала и сказала: «Детка, ты даже не начала еще ничего переживать. Ты просто перепрыгнула этот момент и сделала вид, что с тобой ничего не происходило».
Мы наметили план, по которому я буду идти, и решили, что мне поможет написать пьесу. Мне всегда нравилось писать, структурировать слова и фразы. Оказалось, даже если тебе больно, приятно это прописывать, рассказывать про врачей, как они смешно себя ведут.
Пьеса — работа над горем, его нужно пережить с помощью букв. Но в какой-то момент у меня случилось такое отстранение от собственной истории, что я могла рассказать ее как жутко смешной стендап.
Мне нравятся автофикшн-проекты, я бы хотела сделать серию моноспектаклей про себя. Но, конечно, есть проблема с цензурой в России: не хотелось бы редактировать эти тексты, чтобы они были гетеронормативными.
«Поехали рожать в Аргентину»
Во время беременности я не раз порывалась уехать. Даже кричала на Катю: «Что ты дашь ребенку здесь? Собирай чемоданы! Поехали рожать в Аргентину, я не знаю, за какие деньги! Я хочу, чтобы мы были семьей! Ты видела сегодняшнюю новость? Кого-то арестовали за сережки!». Еще Кате пришло приглашение работать в Германию. Но, потеряв ребенка, мы поняли, что никуда не поедем, потому что у нас здесь эмбрионы. Перевозить их в другую страну — слишком дорого для нас.
Сейчас я готовлюсь к криопереносу — это перенос эмбрионов, которые были заморожены. После первой попытки ЭКО я говорила, что никогда не пойду на вторую. Но теперь, после потери, я чувствую, что готова пытаться, пока хватит здоровья и денег.
Записала Эмма Добролович
Иллюстрации: Midjourney