«Я могу быть первым человеком, который уволен из СПбГУ за сарказм»

Из СПбГУ уволили Светлану Друговейко-Должанскую — преподавательницу филологического факультета, проработавшую в вузе 40 лет. Друговейко-Должанская принимала участие в слушаниях по делу художницы Саши Скочиленко, которую обвиняют в распространении «фейков» о российской армии. По просьбе защиты преподавательница подготовила рецензию на лингвистическую экспертизу, ранее проведенную по запросу следствия. В своей работе она не согласилась с экспертами из СПбГУ, которые якобы нашли в текстах Скочиленко «дискредитацию» и мотивы политической ненависти. После этого в своем фейсбуке Друговейко-Должанская рассказала, что ее уволили «за совершение аморального поступка». Она рассказала «Косе», как взялась делать рецензию на лингвистическую экспертизу по делу Саши Скочиленко, что происходило на этической комиссии в университете и что она думает об увольнении. 

Подписывайтесь на «Косу» в телеграме, чтобы не пропускать новые тексты!

— Ваш приказ об увольнении из СПбГУ уже подписан?

— Да, я получила его в пятницу, 13 октября. Бумаги [сейчас] прямо передо мной. Там сказано, что проректор по организации работы с персоналом [Владимир] Еремеев приказывает уволить меня в соответствии с пунктом 8 части 1 статьи 81 ТК РФ — «за совершение работником, выполняющим воспитательные функции, аморального проступка, несовместимого с продолжением данной работы». 

По мнению этической комиссии, я совершила аморальный поступок. При этом, как мне уже рассказывали журналисты, [историку Олегу] Соколову, расчленившему свою любовницу, в той же этической комиссии было выражено порицание (В 2018 году доценту Соколову на этической комиссии выразили порицание из-за инцидента на его открытой лекции, с которой грубо выгнали двух слушателей, — «Коса»).

На комиссию меня пригласили письмом через корпоративную почту СПбГУ. Я спросила у секретаря, которая написала письмо, не кажется ли ей, что этично было бы сообщить мне, в чем суть приглашения, но мне было отказано. 

Явившись туда после своих лекций, я обнаружила, что из 12 членов комиссии присутствуют всего пять. Еще там было примерно столько же руководителей каких-то подразделений университетов. 

В результате мне показалось странным сообщение, будто бы 12 членов комиссии единогласно вынесли решение о лишении меня статуса универсанта. Я точно знаю, что моя близкая коллега Кира Анатольевна Рогова, которая меня знает все 40 лет, что я проработала в университете, мало того что не была на комиссии, [хоть и состоит в ней], но и не была в курсе всего происходящего. 

Кроме того, как я сейчас понимаю, к моменту этих событий на сайте СПбГУ не был откорректирован состав членов этической комиссии. Там их значилось 13 человек. Среди них — еще один мой близкий коллега, которого все бесконечно уважают, — Вадим Борисович Касевич, который умер еще весной.

Мне ужасно грустно, что в СМИ полощут имена 13-ти людей, хотя в реальности их присутствовало всего пять. 

— Сказано ли в приказе, какой именно «аморальный проступок» вы совершили?

— Было сказано только, что «аморальный проступок» я совершила по мнению решения Комиссии по этике СПбГУ, которая признала меня не соответствующей статусу универсанта. Меня попросили написать объяснительную записку по решению комиссии. Я честно скопировала пункты из кодекса универсанта и по поводу каждого из них написала, что не могу признать, что не соответствую. Ведь я в соответствии с кодексом повышаю свою профессиональную квалификацию — о чем свидетельствуют многочисленные благодарности и от ректора СПбГУ, и от губернатора, и от президента РФ. Я достойно представляю СПбГУ вне его стен, не несу ахинеи, то есть не дискредитирую вуз.

Но я понимаю, что это могло быть воспринято как сарказм. В таком случае, мне думается, я могу стать первым человеком, который уволен из СПбГУ за сарказм. 

— Вас ведь и на комиссии обвинили в саркастических высказываниях в адрес коллег?

— Да, участники говорили про саркастические высказывания в социальных сетях и видеоинтервью. Они сделали оговорку о том, что дело не в качестве моей экспертизы в суде. Именно мои высказывания в адрес коллег подвигли их на то, чтобы вызвать меня на комиссию и принять такое решение.

В тех интервью, о которых идет речь, я повторяла то же, что говорила в суде. А в соцсетях у меня только фотографии моей кошки и рассуждения о русском языке. 

Совещание комиссии шло долго. Я сидела в коридоре и ждала решения, для меня, впрочем, заранее известного. 

— Они пояснили, какие именно ваши высказывания посчитали саркастическими?

— В процессе разбирательства я поняла, что жалобу на меня написала Анастасия Гришанина — моя оппонентка, кандидат филологических наук, сотрудница факультета журналистики. Ее жалоба цитировалась. Там было сказано, что я ее оскорбляла и что называла ее «неуважаемой» коллегой. Будучи экспертом-лингвистом, могу объяснить: в одном из видеоинтервью я говорила, что мои коллеги по университету совершают [в лингвистической экспертизе] такие ошибки, что я даже не могу назвать их «уважаемыми», как обычно мы делаем. Но есть большая разница между «вы неуважаемая» и «я не могу называть вас уважаемой». 

— Анастасия Гришанина говорила вам лично о том, что ее оскорбило?

— Нет. Я видела ее и Ольгу Сафонову (Гришанина и Сафонова — авторы лингвистической экспертизы в деле Саши Скочиленко, — «Коса») только на заседаниях суда. Факультет журналистики довольно далек от филологического. Хотя эксперт Гришанина и имеет звание кандидата филологических наук, ее базовое образование — не филологическое, она защищалась по темам, связанным с медиа. У меня не было шанса с ней столкнуться. 

— Вы сказали, что заранее знали, каким будет решение Комиссии по этике. Почему? 

— На комиссии меня спрашивали, поддерживаю ли я позицию Александры Скочиленко. Это вообще никого не должно интересовать — ведь эксперт должен быть независим. Я приводила пример: вообразите, что я была бы экспертом-химиком и кто-то предоставил мне на анализ некую жидкость с вопросом, имеется ли в ней яд. Неужели мне было бы важно, кто ко мне обратился — сторона обвинения или сторона защиты? Неужели важно, как я отношусь к человеку, убитому этим ядом, или к убийце? Мне поставлен вопрос: есть или нет? И я отвечаю на вопрос честно, по результатам проведенной мной экспертизы. Это первое.

А второе: когда меня спрашивали, причем трижды, поддерживаю ли я позицию Скочиленко, я говорила, что нет. Я и сейчас могу это повторить. С какой бы симпатией я ни относилась к этой бедной девочке, я с высоты своего возраста и жизненного опыта полагаю, что ее поступок несколько инфантилен. Поэтому я не могу сказать, что поддерживаю его. 

Но они были не склонны меня слушать. Очевидно, они предполагали, что если меня наняла в качестве эксперта сторона защиты, то я этим уже ангажирована. Это не может быть правдой. Когда сторона защиты пригласила меня делать экспертизу, я сказала, что сначала посмотрю текст, а потом скажу, каков будет мой вердикт. Если бы я написала экспертизу, не подходящую стороне защиты, они имели бы право не приобщать ее к делу. Но наши взгляды в данном случае совпали. 

— Расскажите, как получилось, что к вам обратились с просьбой подготовить лингвистическую экспертизу по делу Скочиленко?

— Когда ее арестовали и начался суд, ко мне обращались с разных сторон, и обращений было много. Обратились мои бывшие коллеги и студенты с просьбой принять участие в деле в качестве лингвистического эксперта. Я ответила, что не против посмотреть материалы дела и сказать, насколько я к этому готова. Я все время подчеркиваю, что у меня не было идеи забираться на баррикады ни из каких соображений. 

 Адвокаты, зная о моем предварительном согласии, прислали материалы дела и вопросы, заданные следствием. Вопросы были такие: есть ли в этих пяти текстах признаки дискредитации вооруженных сил? (Тексты, как я понимаю, не были даже сочинены Александрой — она взяла их из телеграм-канала) Есть ли признаки передачи заведомо ложной информации и разжигания вражды и ненависти? Я точно поняла, что могу ответить «нет».

Я пыталась объяснить это членам комиссии, которые говорили, что раз ко мне обратились адвокаты, то, значит, было понятно, какая у меня позиция. Хотя я действительно увидела: того, в чем обвиняют Скочиленко, в текстах нет.

Потом я прочитала последний вопрос: как я оцениваю экспертизу моих коллег из центра экспертиз СПбГУ Анастасии Гришаниной и Ольги Сафоновой? Я увидела их текст, и настал момент, когда я готова была с флагом, транспарантом, чем угодно идти первой. Я обнаружила глубочайший непрофессионализм, и остановить меня было довольно трудно. 

— Вас будут снова вызывать в суд в качестве эксперта?

— Сильно сомневаюсь. Сторона защиты после опроса экспертов стороны обвинения заказала еще одну экспертизу блестящему эксперту Ирине Левинской, доктору наук. Ей был поставлен вопрос о качестве экспертиз со стороны обвинения и моей. Она оказалась полностью на моей стороне, подтвердила те ошибки, о которых говорила я. И на последнем суде было объявлено, что сторона защиты просит приобщить к делу еще одну экспертизу, которую писал эксперт Игорь Жарков. Я читала его экспертизу, и спасибо ему, что он целиком и полностью подтвердил мои выводы. Думаю, что в дальнейших заседаниях нет необходимости вызывать меня в качестве эксперта. А как суд отнесется к этим экспертизам — я не знаю.  

— Когда вы согласились подготовить лингвистическое заключение по делу Скочиленко, вы думали, что могут быть такие последствия?

— И да и нет. Я могла бы этого ожидать, но я никак не могла в это поверить. Потому что я нигде никак не выражала свою политическую позицию: ни в социальных сетях, ни в экспертизе, ни в выступлениях в суде. Обвинить меня в ангажированности не удастся. Я честно исполняла свой профессиональный долг, и мне казалось, что я неуязвима. При этом, конечно, я могла предполагать, что так все закончится.

Мой контракт с СПбГУ должен был закончиться через два года. Чтобы меня уволить, им нужно было найти основания. Я не думала, что эти основания будут политическими. Как они себе это мыслят — я не знаю. Но похоже, что они восприняли мою позицию как не совпадающую с официальной точкой зрения университетских структур.

Мне кажется довольно беспардонным, беззаконным и бессмысленным мое увольнение. Потому что оно затрагивает не меня в первую очередь. Бесспорно, это затрагивает интересы студентов.  

20 лет назад на филфаке я создала магистратуру «Филологические основы редактирования и критики». В эту магистратуру ежегодно поступают 10 студентов, они выдерживают большой конкурс — от 5 до 8 человек на место. Я вижу по письмам, которые я бесконечно получаю, что большинство студентов едут учиться именно ко мне. Я сегодня получила письмо от студентки, которая рассказывает, что, сидя в сибирской деревне, слушала мои онлайн-курсы и мечтала учиться у меня. И она приехала, поступила и уже отучилась у меня год. Теперь она осознала, что мечта сбылась, но сердце разбито. 

Выдернуть преподавателя через месяц после начала учебы — на это нужна причина. Ведь нагрузка ляжет на плечи моих коллег по кафедре русского языка. Кроме того, на факультете есть курсы, которые читала только я. Конечно, меня можно заменить — как известно, у нас незаменимых нет. Но потребуются большие дополнительные усилия, которые будут оплачены довольно скромно. 

— Это была ваша первая этическая комиссия?

— Да, и, надеюсь, последняя. По моим представлениям, для того, чтобы заслужить честь быть вызванной на комиссию по этике, нужно пьяной и обнаженной склонять студентов первого курса к сексуальной оргии. Прошу прощения, но мне кажется, что «аморальный проступок» состоит примерно из таких вещей, а не из критики коллег с научной точки зрения. 

— Будете оспаривать решение комиссии?

— Конечно, буду оспаривать в суде, потому что я абсолютно точно понимаю, что мое увольнение было незаконным. Это не значит, что я собираюсь возвращаться в университет. Но сообщить, что это незаконно, я обязана. 

— Вы уже попрощались со студентами?

— Да, в пятницу, и это была довольно забавная вишенка на торте. Никто уже не любит этого затертого выражения, но тут я сознательно его употребляю — без него не обойдешься.

10 октября от отдела кадров я узнала, что 13 октября будет днем увольнения. Кто знает, что это значит — 13 октября в 9 утра или в 18 вечера? В тот день у меня должна была быть лекция для студентов первого курса, и я пришла на нее, чтобы с ними попрощаться.

Потом в слезах и с охапкой цветов в руках я пошла в отдел кадров, чтобы забрать трудовую книжку и приказ об увольнении. И каково было мое удивление, когда вместе с этими бумагами мне предъявили служебную записку от проректора Еремеева с требованием объяснить, почему я отсутствовала на лекции — той самой, после которой я отправилась в отдел кадров. 

Я собой возгордилась. Вообразите, что какая-нибудь комиссия пришла бы в 12:45 в аудиторию проверить, там ли я, а не обнаружив меня, тут же написала бы служебное письмо проректору, и он бы его немедленно подписал, и оно тут же направилось бы в отдел кадров. Совершенно невозможно. Значит, кто-то ночей не спит, куска не доедает, чтобы таким образом дополнительно меня уязвить. Не знаю почему. 

— Как прошло ваше прощание с коллегами? 

— Я не думаю и никогда не думала, что у меня с кем-то из коллег были плохие отношения. Во всяком случае, это никак никогда не проявлялось. Я неконфликтный и достаточно эмпатичный человек. От многих я получила слова поддержки. Не скажу, что от всех, кто-то и не заметил этого события. А слов осуждения — ни от кого.

— Есть решение, чем будете заниматься дальше?

— Конечно, спасибо моим коллегам вне университета. Я получила достаточно много лестных предложений, но пока не буду об этом говорить. Все-таки, несмотря на то что у меня есть пенсия, у меня есть дети и внуки, которые меня вполне поддерживают и, надеюсь, готовы меня содержать, во мне достаточно сил и желания, чтобы работать дальше.

Автор: Александра Сивцова